Весь Мир Hi-Fi

Три интервью: Майкл Шенкер, Stranglers, Сантана

Майкл Шенкер, Stranglers, Сантана

Оглядываясь назад, понимаю, что судьба сталкивала меня с невероятными людьми из самых разных областей музыки, людьми, которые участвовали в переломных моментах истории рока, как бы это пафосно ни звучало. Удивительно, но люди эти были готовы отвечать на любые вопросы, откровенничали, шутили, рассказывали о собственных слабостях и ошибках, стеснялись торжественных определений и, в общем, оказывались просто симпатичными собеседниками, открытыми и расположенными. Несмотря на то, что каждое из этих интервью отделяет от сегодняшнего дня достаточно много времени, многое в них интересно и актуально и сегодня — вот почему я и решил вспомнить о них.

МАЙКЛ ШЕНКЕР

Это правда, что вас приглашали Rolling Stones?

Меня пригласили на конкурсное прослушивание для Rolling Stones, искавших в тот момент гитариста, а мне было-то лет 18 всего… Я, как хороший младший брат, перезвонил в Германию Рудольфу (Руди Шенкер, гитарист Scorpions — АЛ) и спросил его: как быть? Сказать по правде, эта история стала бы для меня суровым испытанием: я совсем недавно уехал из Германии и плохо знал английский. К тому же я подумал, что это будет слишком резкое повышение — поэтому остался с UFO. Брат мое решение одобрил.

Вас удивил этот звонок?

Не могу сказать, что я был шокирован. Но вообще Rolling Stones никогда не были моей любимой группой, мне нравились мастера гитарного искусства, виртуозы — Джефф Бек, Джимми Пейдж, Mountain и прочие. Я был настроен на совершенное владение гитарой и широчайшее ее применение. А такого гитариста могут позволить себе немногие коллективы. В Aerosmith или же у Оззи Осборна (от предложений работать с этими артистами Майкл Шенкер тоже отказался — АЛ) я бы тоже не смог раскрыться по-настоящему. Когда мне было 14, я мечтал создавать такую музыку, от которой у слушателя мурашки по коже пойдут. Ну вот… до сих пор этим занимаюсь.

Сейчас музыканты остались без права на ошибку — если вы дадите плохой концерт или же на сцене что-то пойдет не так, видео мгновенно появится на YouTube…

Согласен. Но зато теперь, если прямо на концерте из импровизации рождается нечто гениальное, можно не заботиться о том, чтобы восстановить этот момент по памяти — все уже записано на мобильные телефоны и камеры зрителей. Хорошая слава распространяется так же быстро, как и плохая. Что же до ошибок — то все мы люди, было бы странно, если бы никто не ошибался.

А что вы думаете о современных технологиях в приложении к рок-музыке?

Мне все это любопытно, но я боюсь потерять свое композиторское «я» в технических изысках. Я за прямолинейный подход к слушателю. Есть открытое сердце, гитара и пара рук, вот ими я и делаю все, что надо. Тут как-то я держал в руках айфон брата… Забавная штука, конечно, но я не понимаю, как с его помощью делать музыку! Для меня это совершенно другой мир, и я предпочитаю оставаться в своем. Что, конечно же, не отменяет доступа к Сети и электронной почте.

КАРЛОС САНТАНА

Вы вошли в историю рок-музыки прежде всего композициями Oye Como Va и Black Magic Woman. C первой все понятно – с Тито Пуэнте, автором ее, у вас общие этнические корни, и стилистика близкая… Но вот что интересно – как вам пришло в голову «облатинить» блюзовый хит Fleetwood Mac? Не секрет ведь, что многие и по сию пору не подозревают, что автор пьесы – Питер Грин, а не вы…

Ну, тут все довольно просто. В те времена все друг друга знали. Песня мне сразу понравилась, как только появилась. Было видно, что Грин любит и чувствует блюз – а для меня это важный критерий. Он любил Би Би Кинга, Отиса Раша, — и я тоже их очень любил. Но тут вот еще в чем дело – я услышал в Black Magic Woman то, что, быть может, Грин в нее и не закладывал осознанно: мощный, упругий африканский ритм. Хотя нет, наверное, закладывал – он слушал много африканской музыки… Собственно, африканская музыка в конечном итоге стала блюзом! Ну вот это я и постарался вытащить в своей версии.

Ну да, и вас с тех пор считают изобретателем «латин-рока». Вы вообще согласны с этим определением?

По мне, так все эти определения ничего не значат. Люди говорят: «он изобрел латин-рок», еще какую-то чепуху… Ничего я не изобретал! Вот, скажем, что играли Монго Сантамария? Тито Пуэнте? Формально говоря, я играл рок, они – афрокубинскую музыку, но при этом мы занимались примерно одним и тем же. Мы учились друг у друга, дружили и не задумывались о том, как называется то, что мы делали. Я создание Божье, и я играю музыку. И все тут.

Интересно было бы узнать и о вашем сотрудничестве с Джоном МакЛафлином.

О, это было весело! Мы играли Колтрейна – часами.

THE STRANGLERS (Жан-Жак Бурнель)

Я помню странное ощущение, когда я увидел вас в Таллинне в 1991 году: оказалось, что группа, которую, как я был уверен, стояла буквально у колыбели панк-рока, никакого отношения собственно к панк-року не имела!

Обычная история. Дело в том, что сам термин «панк», я считаю, был сворован. В начале славных дел «панк» как музыкальный термин означал полную свободу, не более того. Это потом он стал ассоциироваться с чем-то вызывающим и непристойным. Поверьте мне – мы начали играть задолго до того, как слово «панк» появилось на страницах газет.

С вашими политическими высказываниями тоже все непросто: левые активисты считали, что вы правые, а правые – что вы левые.

Просто у нас была собственная позиция, не зависящая от конъюнктуры – и так остается до сих пор. Собственно говоря, наш альбом Giants как раз про это. Про фундаментальные, основополагающие вещи – и про маленьких людей с маленькими мозгами, которые только и знают, что своровать помаленьку, и про то, что все забыли о великих людях и великих идеях – их растащили мелкие политиканы по кусочкам, и пытаются ими пользоваться в меру собственного понимания…

Как вы считаете, каково ваше место на музыкальной карте сегодняшнего дня?

Я что-то карты особо никакой не вижу, вот в чем штука. Мы то ли вне ее вообще, то ли у нас своя карта, мало кому понятная, кроме нас.

Я тут обнаружил, что вы выступали против политики звукозаписывающих компаний в отношении музыкантов еще тогда, когда это было немодным – и в то же время имели серьезный успех в хит-парадах. Как это могло сочетаться?

Я так думаю, что в то время было больше демократии, иначе это никак не объяснить. Так или иначе, мы в чарты попадали не по прихоти лейбла, а по воле покупающих нас людей.